Этот текст интересен не только богатой визуальностью, но и неожиданным финалом. В графике отсрочить такого рода сюрприз трудно, скорее он сразу окажется на виду, но можно припрятать решающие детали для неторопливого и внимательного зрителя.
У каждого героя собственный уникальный набор черт, которые требуют заострения, и далеко не всегда они комичны или уродливы. Слово «эпиграмма» ассоциируется с сатирической или юмористической интонацией, но эта метафора не запирает портрет в рамки карикатуры. Юмор – не синоним комичного, он бывает горьким, лиричным, злым. Михаил Жванецкий на вопрос «Что такое юмор?» ответил: «Юмор – это просто ум, и еще чувство ритма». Портрет и эпиграмма не обязаны быть смешными, но остроумие – важный критерий качества в обоих случаях.
Анекдот
Аристотель ставил во главу угла искусства драмы понятие анагноризис: это узнавание, переход от незнания к знанию, от вопроса к ответу. Англичане переводят анагноризис как discovery, открытие. Радость узнавания нового – главный стимул для любопытного зрителя, так же как и для исследователя. Повествование в литературе, театре и кино можно представить как цепочку загадок, не обязательно в духе «кто убийца?»; чаще это вопрос «что будет дальше?» Мы ждем ответов и в каждом новом факте ищем подсказку. Необходимое условие сильного впечатления – момент научения, встречи с непонятным и его успешная обработка, превращение в понятное.
Смотрение на портрет (рассматривание, разглядывание – не совсем точные термины, так как смотрим мы считанные секунды, а перевариваем впечатление удаленно) тоже дробится на отдельные микроанагноризисы. В дальнейшем они складываются (или не складываются) в целостное впечатление. Глаза движутся по изображению короткими шагами – саккадами, обшаривая его плоскость и перемещая фокус с мелких деталей на крупные, на портрет в целом и обратно. Каждую единицу времени в центре внимания оказывается один фрагмент изображения или его аспект: цвет, контур, композиция, жест и т. д. Эхо одного впечатления накладывается на другое, создавая эмоциональные аккорды, и в этом зрителю помогает ритмическая структура графики.
Любой аспект, любая деталь может стать важнейшим событием портрета. Зритель переживает его сознательно или бессознательно в зависимости от того, сколько времени на него потратил. Осознание события – событие само по себе. Каждое настоящее событие, прежде чем мы осознаем его интеллектуально, проявляется телесно. Искусство играет на нашем теле, как на музыкальном инструменте, пуская по нему сполохи электрических и химических сигналов. Этот опыт художник не может сообщить зрителю, не пережив его самостоятельно.
Восприятие – это процесс выдвижения и проверки гипотез. Изучая портрет, мы узнаем, сомневаемся, отвлекаемся, возвращаемся, осмысливаем, корректируем впечатление; и за каждый микроскопический ответ на микроскопический вопрос получаем дофаминовую награду. При встрече с любым портретом это происходит десятки, а то и сотни раз.
В спокойном состоянии у здорового человека дофамин колеблется вокруг фонового уровня.
Но стоит кому-нибудь сказать нам: «Слышал новый анекдот?» – как дофамин подскочит: мы оказались в нужное время в нужном месте, нас сейчас развлекут! – и заодно подскочит адреналин. Анекдот – не просто развлечение, и важен он не только в контексте рассказывания историй, о котором шла речь выше. Анекдот устроен как загадка: когда смеяться и что здесь смешного? Нам предлагают вступить в сложную социальную игру, пройти тест на адекватность компании или социальной среде. Если мы понимаем ее юмор, значит, мы интеллектуально и эмоционально состоятельны, мы здесь свои. Чувствуя легкую тревогу, побаиваясь, что провалим тест, мы заранее напрягаем внимание, приходим в тонус, приводим в боеготовность мышцы лица, тянем голову к рассказчику, чтобы лучше слышать.
Второй пик дофамина – узнавание знакомой жизненной или анекдотической ситуации: приезда тещи или появления в баре троих мужчин разных национальностей. Задача облегчается: мы примерно представляем себе возможные траектории сюжета, вспоминаем стереотипы, которые скорее всего будут обыграны. Дальше дофамин падает, а адреналин растет: мы напряжены, боимся пропустить что-либо важное для понимания шутки. Мы слушаем анекдот как условие задачи, которую нам предстоит решить. Третий пик – конец анекдота, так называемый панчлайн, «ударная строчка». Мы дождались конца, распознали его – ура! Дофамин подскакивает, адреналин падает, мы испытываем облегчение и несколько раз рефлекторно выдыхаем: такая реакция известна как смех.
Но мы еще не поняли шутку! Пока что мы всего лишь убедились, что в принципе способны на это, и подаем рассказчику знак благодарности и дружелюбия. Или же успеваем сообразить, что задача сложнее, чем ожидалось, и смеемся, чтобы скрыть это и выиграть время. Или, успев понять, что анекдот несмешной, смеемся фальшиво, чтобы не ставить под угрозу приятельские отношения с рассказчиком.
До следующего пика могут пройти доли секунды, а могут – часы, недели, годы. Мы не забываем неразгаданных загадок. Однажды мы просыпаемся в слезах с криком «дошло!», и уровень дофамина пробивает потолок. Чем сложнее анекдот, чем больше сил потрачено на понимание, тем богаче награда. И вот тут мы смеемся в полную силу.
Попробуйте, рассказывая кому-нибудь анекдот, поймать этот микроскопический зазор, краткое мгновение сдержанного, осторожного смеха, который почти сразу превращается в открытый – или не превращается. Дофаминовая награда в этот момент зависит от того, насколько шутка смешная. Если она разочаровывает слушателя, он всё равно получит дофамин, но меньше, чем в момент панчлайна. Дальше происходит еще несколько всплесков дофамина, эхо панчлайна. В скабрезном анекдоте дофамин подпрыгивает каждый раз при упоминании первичных и вторичных половых признаков. У лучших анекдотов обнаруживается второе дно, а то и третье, и находка каждого нового смыслового нюанса щедро вознаграждается.
В контексте аналогии с анекдотом узнавание в портрете – это узнавание понятной истории про тещу. Сильный портрет никогда не заканчивается на нем. Если автор больше ничего не способен предложить зрителю, тому остается только потерять интерес. В лучших портретах узнавание – только начало разговора. Дальнейшие сценарии того, что происходит со зрителем, очень разнообразны. Мы можем обнаружить, что лицо героя выражает иную эмоцию, чем портрет в целом. Мы можем открыть второй и третий пласты смысла, иносказание, заметить, что тот, кто изображен на портрете, вовсе не главный его элемент. Можем увидеть героя в совершенно новом свете, усомниться во всем, что знали, и даже отречься задним числом от узнавания. Мы можем увидеть распад героя на абстрактные формы и обратный синтез, попасть в западню куба Неккера.
